Расстройства пищевого поведения всё ещё очень часто обесцениваются.
Но по статистике РПП являются психическими заболеваниями с одним из самых высоких уровней смертности. От 35 до 57% девочек-подростков соблюдают строгую диету, голодают, принимают таблетки для похудения или слабительные. А среди подростков с расстройством пищевого поведения менее 1 из 5 получали лечение.
Мы поговорили с Даной, которая уже в 11 лет столкнулась с булимией, а в 12 — с нервной и очистительной анорексией. Она рассказала о своей болезни, ее причинах, лечении в реабилитационном центре и о том, почему одной без поддержки справиться с расстройствами пищевого поведения практически невозможно.
Детство
Я была позитивным ребенком и особо не думала ни о каких проблемах, кроме одной. Когда мне было 4 года, мои родители развелись, и я тяжело это переживала. На протяжении года они просто не разговаривали друг с другом, и меня это очень ранило. В детстве я их вообще не видела, так как они всё время были на работе, поэтому сейчас толком не помню ни маму, ни папу. У меня была только няня, которая на тот момент стала всем для меня. Мне было очень больно. Мне хотелось к маме.
Из-за сильных переживаний я стала часто болеть, но врачи разводили руками и говорили, что со мной всё нормально. В итоге мы пошли к психологу и оказалось, что все болезни развивались на нервной почве. Мама серьезно отнеслась к этому, и я на протяжении долгого времени ходила к одной психологине. Я проходила песочную терапию и мне она очень нравилась. Но в 7 лет я рассказала своим друзьям, что хожу к психологу, а они спросили, что со мной не так. После этого я решила, что больше ходить на терапию не буду.
“А чего ты такая большая?”
Проблемы с восприятием моего тела начались в том же возрасте. Я была крупным ребенком и многие на это указывали, особенно мой папа. Он всячески намекал на то, что мне неплохо было бы сбросить вес. Он мог показать какую-то статью об ожирении в детском возрасте. А многие друзья спрашивали меня: “Ой, а чего ты такая большая?”
Когда я пошла в школу, начался очень сильный буллинг со стороны моих одноклассников. Они говорили, что я жирная и из-за этого со мной нельзя общаться. Меня не били, но обзывали только потому, что я была больше, хотя как человек их никак не задевала. Я была очень тихой и доброй девочкой, которая никому не желала зла, но на меня все давили. Родители об этом ничего не знали. Я тогда с ними практически не общалась, а няня не воспринимала мои проблемы всерьез. Просто говорила — вытянешься.
В 10 лет я начала переливать весь негатив не просто в отношение к себе, а уже в еду. Мой папа часто указывал на то, как я неправильно питаюсь.
Я очень любила сладкое и всегда могла себе позволить съесть какую-то булочку, на что он говорил: “Зачем ты это делаешь? Съешь лучше салат”.
Я решила больше узнать о питании и поняла, что от многого мне нужно отказаться. С тех пор я начала сильно себя винить, если съедала что-то сладкое или мучное. Каждый раз я думала о том, зачем это сделала и что не достойна вообще ничего хорошего.
“У меня была большая мечта — похудеть”
Когда мне было 11, я поняла, что могу есть всё, но просто нужно избавляться от пищи. У меня начались очень сильные компульсивные переедания, после которых я всё это вырывала, потому что очищение доставляло мне удовольствие.
В любом расстройстве пищевого поведения скрывается чувство, с которым ты не можешь справиться. То есть анорексия или булимия не начинаются потому, что тебе не нравится твое тело. Это уже последствие. Переедание, голод, рвота, очищение — это тоже последствия. Ты этим просто замещаешь свои чувства. И само компульсивное переедание ощущалось как заполнение какой-то дыры. Все эмоции, которые копились во мне, я переливала на еду, потому что мне было так намного проще с ними справляться.
Тогда я чувствовала какое-то возвышение. Я думала: “Как люди могут спокойно есть?” Мне казалось, что я намного лучше, чем другие. Мне казалось, что еда — это что-то ненужное и непонятное. Мне казалось, что я нашла идеальный способ. Я не видела в этом ничего ненормального, но понимала, что другие так не делают.
Потом уже я начала узнавать больше и понимать, что, наверное, у меня булимия. Но меня это не пугало.
У меня была большая мечта — похудеть. На каждый свой день рождения, когда задувала свечи, я желала похудеть.
Из-за того, что с детства я сидела в очень многих пабликах, таких как “Типичная анорексичка”, смотрела фильмы, в которых идет прямая романтизация РПП, мне очень хотелось этого. Самое больше впечатление на меня произвел фильм “Реквием по мечте” и линия матери главного героя, которая мечтала сбросить вес. Именно из-за этого фильма я узнала, что существуют какие-то таблетки для похудения. В интернете я нашла супер дорогие, заказала их, а когда распаковала, оказалось, что это слабительные с большой наценкой. Я решила, что буду покупать не эти дорогие, а обычные. И начала принимать их регулярно, о чём родители совершенно не догадывались.
“Мне нравилось, когда люди указывали на то, что я стала лучше выглядеть”
В лет 12 я начала переходить из булимии в очистительную анорексию. Различия между булимией и очистительной анорексией в том, что при булимии тебе нравится сам процесс очищения и от него ты испытываешь удовольствие. А в очистительной анорексии просто страшно что-то съесть. В какой-то момент ты уже не можешь остановиться, несмотря на то, что быстро теряешь килограммы.
Анорексия — это болезнь с обратной корреляцией. Чем хуже у тебя состояние, тем сильнее кажется, что все с тобой в порядке. На начальных этапах, может, я и думала, что со мной что-то не окей, но на конечных была уверена, что со мной абсолютно все нормально. Чем меньше ты съешь, тем твоя анорексия будет радоваться больше.
В тот период я очень сильно похудела. Но из-за того, что у меня до того был якобы лишний вес, все очень радовались этому. Мне нравилось, когда люди указывали на то, что я стала лучше выглядеть.
Когда мой вес был больше, мне никто не говорил, что я красивая из ребят моего возраста, а мне этого хотелось. Тогда я и подумала, что это всё было не зря. Но в какой-то момент мой вес просто начал стоять. Я продолжала днями не есть, пить таблетки, но мой вес просто остановился и у меня началась паника по этому поводу. Я не понимала, что делаю не так.
В 13 лет я начала употреблять определенные вещества, чтобы похудеть еще больше. В тот период мне не хотелось ни есть, ни спать. Для меня это было совершенно нормально. Я не испытывала чувство голода, но теряла сознание на каждом шагу. Я умела скрывать то, что я нахожусь под опьянением и об этом никто не знал. Я могла жить той же жизнью, что и жила.
Но моя мама начала подозревать что-то неладное. В итоге я ей сама всё рассказала и пообещала бросить. Вот уже более 550 дней я ничего не употребляю. Но о причинах зависимости в тот период я маме ничего так и не рассказала.
“Моя мама поняла, что вообще не видит, как я ем”
Тогда мне было очень страшно, что я опять наберу вес. И я его, действительно, набрала, но начала легче относиться к еде. Около полугода в период карантина с едой у меня все было относительно нормально. Я спокойно ела всё, но продолжала пить таблетки и очищаться. Так как я до этого долгое время голодала и очень ограничивала себя, мне хотелось есть всё больше и больше.
Когда ныряешь под воду, надолго задерживаешь дыхание и выныриваешь, очень хочется отдышаться.
А потом стало совсем плохо. Пик моей болезни начался летом 2020 года. Когда после карантина мы все вышли и начали гулять, у меня появилась подруга, у которой тоже были проблемы с питанием. Мы поощряли болезни друг друга и варились в этом всем вдвоем. В какой-то момент я уже была в настолько плохом состоянии, что ограничила себя и от этого общения.
На фоне расстройства я решила стать веганкой, хотя это не были мои этические убеждения. Я перестала употреблять молочку, мясо, яйца и рыбу. Я ела только яблоки, овощи и тофу. На этом фоне я начала очень быстро худеть. Той осенью моя мама поняла, что вообще не видит, как я ем. Просто не видит. Она решила со мной поговорить об этом. Я не смогла выдержать напряжение и призналась в том, что у меня есть проблемы и рассказала всё, что происходило со мной за все эти годы.
В тот период мы с папой были в большой ссоре, но мама написала ему о том, что со мной происходит. Тогда мы впервые поговорили втроем — я, папа и мама. Никогда в жизни до этого такого не было. Папе я рассказала, насколько сильно злюсь на него за то, что всё моё детство он намекал на мой вес. Во мне было много злости, но при этом я продолжала идеализировать своего отца. Раньше для меня это был супер идеальный человек, который мне точно ничего плохого не может сделать. Я себя всё время обманывала и говорила: “Ну это же папа. Он знает лучше”. Сейчас он поддерживает и проживает со мной это всё, несмотря на то, что находится в другой стране. И моя мама с отчимом со мной в этом.
Я чувствую, что рядом наконец-то есть мои близкие. Мне этого очень не хватало.
“Я просто делала вид, что всё в порядке”
В тот период вместе с мамой мы нашли центр, который специализируется на проблемах РПП. В октябре, когда я пришла туда на консультацию, мне впервые поставили диагноз депрессия, пограничное расстройство личности, нервная и очистительная анорексия.
Там я была закреплена за психотерапевтом, психиатром и диетологом. Несколько раз в неделю я ходила туда на консультации к психотерапевтке. Мне с ней было очень комфортно. Я ей открывалась, говорила, что мне очень тяжело и рассказывала о переживаниях, но продолжала голодать и делать всё то же самое. Я обманывала всех: я обманывала маму, я обманывала моего парня Сеню, я обманывала психотерапевтку. Я всем говорила, что ем, но, на самом деле, просто выбрасывала продукты. У меня даже пропало желание пить таблетки и рвать. Я поняла, что вообще не хочу есть.
Я перестала почти выходить из дома. Я могла долго не посещать школу, но бывали периоды, когда, наоборот, очень парилась над своими оценками, так как в анорексии развивается и перфекционизм.
Во мне боролось 2 болезни — депрессия и анорексия. При депрессии мне просто хотелось на всё забить и вообще не выходить никуда, а в анорексии — делать всё по максимуму. Какая болезнь выигрывала, такой и была моя жизнь.
В то время я уже осознала, что у меня анорексия. Но это было не принятие, а смирение. Если говорить о принятии — это то, что ты принимаешь, но всё равно хочешь изменить ситуацию. А я просто с этим смирилась и думала, что по-другому быть не может, потому что я не представляла себя без этой болезни. Моя анорексия стала для меня очень хорошим способом суицида. Я решила, что вот так я и закончу.
Мне было абсолютно всё равно на то, что со мной происходит. Я просто делала вид, что всё в порядке. Мама меня взвешивала каждый день, а я просто перед этим напивалась воды. Мой минимальный вес был 39 килограмм при росте 176 сантиметров.
Анорексия — это болезнь, которая ограничивает абсолютно во всем, не только в еде. Она ограничивает в эмоциях, в отношениях, в общении. До сих пор мне очень стыдно за то, что я так сильно манипулировала в отношениях с близкими, потому что многие начали вестись на поводу у моей болезни. Моя мама давала мне поблажки, если я не съедала еду, которую она мне оставляла дома. А я никогда её и не ела. Просто иногда забывала выкинуть какие-то продукты до ее прихода. Всё это время мама была уверена, что я ем три раза в день. Она вообще не сомневалась в этом.
Реабилитационный центр
В феврале 2021 года я поехала на консультацию в один реабилитационный центр. Во время разговора с терапевтом того центра у меня началась истерика, но до меня наконец-то дошло, что все эти годы со мной было что-то очень не так. Несмотря на то, что в центре мне понравилось, я решила, что никогда в жизни там не останусь. Как это — пятиразовое питание и вообще какая-то другая терапия? Нет, ни в коем случае. Но спустя две недели я позвонила маме и сказала, что еду в центр, потому что сама не смогу справиться.
Приняв это решение, я перешла на дистанционное обучение. В школе у меня есть только одна подруга в классе, которая знает о моих проблемах. Но мне до сих пор очень больно и обидно из-за того, что никто из одноклассников не написал и не поинтересовался, что со мной и где я. Я просто забрала документы и ушла. Я не была каким-то изгоем. Я уже 2 года училась в другой школе (не в той, где меня гнобили). Там я подружилась со всеми и у меня было много знакомых. Я была довольно общительной, несмотря на то, что мне было очень плохо. Но в итоге, всем всё равно. Что я была, что меня не было.
8 марта я приехала в реабилитационный центр и до сих пор в нём нахожусь. Мне там очень нравится, хотя вначале было очень тяжело. Мне хотелось домой, мне хотелось вернуться назад в болезнь, но каждый раз я себе повторяла, что раз я уже ступила на этот путь, то у меня нет права идти назад.
Я сравниваю наш центр с кукольным домиком. Самое главное, чему там учимся — мы набираемся опыта для дальнейшей жизни. Мы не выйдем оттуда полностью здоровыми людьми, но мы получим навыки, которые будем использовать в жизни.
Сейчас нас около 20 людей разных возрастов. Самой младшей девочке — 11 лет, а была женщина, которой исполнилось 39. Расстройство пищевого поведения — это проблема не только подростковая. Это проблема, которая может коснуться каждого и в любом возрасте. В моей комнате живет 6 человек. У нас есть четкий график: мы просыпаемся в 8 утра, у нас пятиразовое питание по расписанию, психотерапевтические группы по 2 часа. Строгих правил нет. Но, например, у нас закрываются туалеты после приемов пищи на час, у нас забирают телефоны и нужно обязательно присутствовать на всех группах.
Самое крутое, что есть в центре — это то, что мы постоянно в личной терапии. Мне очень повезло с моим психотерапевтом. Никогда в жизни у меня не было терапевта, с которым мне было бы так комфортно.
В первый день в центре на ужине я съела одну ложку каши и просто разрыдалась.
Там ко мне подсела девочка и спросила: “Из-за чего у тебя вообще анорексия?” Я говорю, что похудеть хотела. А она отвечает: “А у меня, потому что я очень сильно ссорилась с родителями”.
В смысле? Как это связно? В центре я осознала: всё, что связано с едой — это последствия. А за последствиями стоит очень много причин. С каждым сеансом терапии я понимала это лучше и лучше.
Сейчас я в звене. Звено — это несколько людей, который находятся уже на конечном этапе реабилитации. Мы подаем пример реабилитантам, которые только в начале своего пути, чтобы они понимали на кого равняться. В центре я провожу иногда группы как психотерапевт, и многим девочкам это нравится. Я понимаю, что моя история может дать кому-то толчок к тому, чтобы начать выздоравливать.
Когда я только приехала в центр и смотрела на девочек из звена, для меня их состояние было чем-то таким нереальным. Они ходили все счастливые, улыбались, разговаривали со мной. Я думала: “Как это вообще может быть?” На каждом приеме пищи у меня случалась истерика. Я сидела в своей комнате и никуда не выходила. Когда нам выдавали телефон на час в день, я звонила Сене и просила забрать меня. А сейчас, спустя 3 месяца, я вижу большой контраст. Я вижу, как я меняюсь с каждым днем и очень собой горжусь. С каждым приездом домой я чувствую, что всё больше и больше готова к обычной жизни. Потому что жизнь в центре — это кукольный домик. То, что ждет здесь — это намного сложнее. А я просто буду учиться с этим справляться.
“Мне хочется закричать о том, как я хочу жить”
Анорексия делает тебя младенцем, который ничего не может. Мама, когда приезжала в центр, говорила, что я была буквально маленьким ребенком. Для набора веса я пила и до сих пор пью специальную смесь — детское питание. Это была моя единственная еда до центра. Мама мне всё время готовила смесь, а ночью приходила посмотреть, дышу я или нет, потому что в любой момент я могла умереть. Когда мне сделали кардиограмму, врач сказал, что у меня очень замедленный ритм сердца. Также я постоянно падала в обмороки. Один раз я просто сидела на геометрии и упала, не говоря о моментах, когда мне нужно было ходить.
Я поняла, что мне почти 15 лет, а я как младенец. Но я хочу дальше расти и развиваться, а не стоять на месте и, тем более, идти назад. Я наконец-то обретаю смысл в этом всём. Я поняла, что моя жизнь не создана для того, чтобы разрушать себя, хотя раньше мой главный смысл был именно в разрушении. Всё, что я делала — мои проблемы с селфхармом, РПП, веществами — всё это было направлено на то, чтобы себя разрушить.
Моя главная ошибка была в том, что я молчала.
Не молчите о своей проблеме! Да, можно столкнуться с обесцениванием, можно столкнуться с осуждением или неприятными взглядами. Но есть люди, которым не всё равно и которые, действительно, смогут помочь. Самим из этого выбраться почти невозможно, как бы этого не хотелось. Если бы так можно было, всё было бы намного проще. Но если тот, кто это читает, сталкивается с подобными ситуациями, я советую рассказать кому-то и начать что-то делать. Сначала мне тоже это казалось невозможным.
Раньше я думала, что без своей болезни я вообще никто. Я думала, что во мне больше ничего другого нет. Но когда болезнь начала отступать, я осознала, что, на самом деле, я и без неё очень классный человек. Главное — работать над этим и увидеть смысл в чём-то.
Я поняла, что знаю абсолютно всё на стороне смерти. Я знаю каждый уголок. Я побывала везде. И мне там больше неинтересно.
Я ощущаю, что жизнь очень классная. Я давно этого не испытывала, только когда была совсем маленьким ребенком. Мне хочется закричать на весь город о том, как я хочу жить. И я очень рада, что выбрала эту сторону. В жизни, по сути, я так и не была. Я не помню, что там. И мне очень хочется узнать.
