Вечер, закрытие фестиваля, «Мыстецький арсенал» потихоньку пустеет. Холод снаружи и теплый кофе внутри — примерно при таких обстоятельствах мы встретились с художницей, архитектором и активисткой Марией Куликовской.
Начался разговор воспоминаниями о детстве — самой светлой поре у многих из нас.
— Я хотела быть президентом Крыма, балериной, моделью, артисткой, Аллой Пугачевой, еще Жанной Агузаровой, потом — доктором и лечить детей, и знать все растения мира и травы. Но основную мою работу я видела так: сниматься в кино и петь, создавать музыку и действовать через нее. Через различные выступления и свое тело доносить идеи. Ведь я тогда не знала слова «перформанс». Собственно, это все то, чем я занимаюсь сейчас.
Получается, вы почувствовали свое влечение к перформансу еще до того, как познакомились с этим видом искусства?
— Ну да, я тогда была совсем маленькой и все время говорила: «Выступает заслуженная артистка мира Мария Куликовская!». Или «Мария Михайловна Куликовская, встречайте!». Я часто почему-то выступала нагишом, меня не могли заставить одеться при этом. Начала читать очень рано, и папа мне читал постоянно длинные поэмы, того же Пушкина. И его сказки и это все запоминала практически дословно. Каждый раз, когда пребывала в общественном транспорте, я становилась в середину и говорила: «А теперь выступает заслуженная артистка мира, встречайте!». Потом я начинала цитировать наизусть тексты классиков русской литературы, делать какие-то телодвижения. Сцену очень любила с детства. При этом всегда была закрытым ребенком, и мне было сложно с детьми. Однако момент сцены давал мне возможность чувствовать себя свободной.
Вы чувствуете себя больше художницей, или именно актрисой?
— Я художница, конечно. Просто я не знала сначала, что есть разные виды искусства. Кстати, театр мне не очень нравился, я не хотела быть артисткой театра, а хотела что-то другое. Но не знала, что. Еще меня всегда очень привлекала политология, история, как и математика. То есть разные комбинации поиска идей и смыслов, совершенно свой путь. Это как раз и есть современное искусство и перформанс. Поэтому думаю, что нашла свой путь.
Как вы относитесь к современному искусству: это просто способ самовыражения, или же важнее донести идею?
— Это все вместе. Это и идея, и самовыражение, и анализ. Но в первую очередь это создание совершенно нового языка. Художник придумывает свой собственный язык для того, чтобы показать разные стороны реальности, исказить эту реальность. Чтобы поднять дискуссию, задать вопрос, спровоцировать реакцию. Очень часто современное искусство крайне эпатажное, радикальное, сумасшедшее. Противное, некрасивое, мерзкое. Это тот новый совершенно уникальный язык, который создает сам художник. И современное искусство совершенно разное! Есть такое, которое похоже больше на дизайн, и оно красивое, понятное, приличное. Есть искусство радикальное, политическое, которое сложно воспринимается, вызывает шок. У них разные цели. Так же, как бывают разные люди, разные общества.
— Современное искусство — это когда мы говорим не только о примитивных взаимоотношениях; это метод гуманизации общества, способ дискуссии между разными людьми, которые не понимают друг друга. Современное искусство для того, чтобы говорить о сложных актуальных проблемах и останавливать войны. Для меня, я так выбрала. Это язык любви!
Люди очень часто не понимают современное искусство. Например, если я сейчас буду говорить на английском языке, а вы его не знаете — вы меня тоже не будете понимать. Вот я говорю о каких-то важных вещах, просто жизненно необходимых, «дайте мне стакан воды!». А вы не знаете английский язык. Так и с искусством — это просто сложный интеллектуальный язык, совершенно отличный от вербального языка. Там не просто буквы, а много подсмыслов под каждым элементом. И чем больше мы будем провоцировать, чтобы обычные люди, скажем, «пересічні громадяни», учили языки, ходили в музеи, смотрели и смотрели, тем больше они будут понимать мой «английский» и дадут мне быстрее «стакан воды», тем лучше я им объясню, что что-то происходит, и они смогут обезопаситься. Поэтому современное искусство — это способ образовывания людей. Конечно, это самое необходимое, без культуры человек не может жить. Культура — это зеркало и двигатель прогресса, это абсолютно все.
— Например, Вторая мировая война. После нее мы имеем квантовый скачок развития во всем. Почему? Потому что культура и наука, которые имеют опыт войны, знают, что это такое. И за шестьдесят лет, даже меньше, мы просто шагнули в космос. Мы можем пользоваться телефонами, мы с вами говорим об абсолютно гуманных вещах, мы дальше работаем. Люди сейчас живут в среднем не до сорока лет, а до восьмидесяти-девяноста, поскольку мы научились и дальше учимся помогать. И все это потому, что никто не хочет войны, да? За эти функции отвечает именно искусство и культура, которое очень часто напоминает людям о сложных моментах, на которые не хочется обращать внимания.
В одном из ваших интервью вас спросили, не желаете ли вы вернуться в Крым, и вы ответили, что хотели бы это сделать больше как вызов, чтобы спровоцировать какую-то более жесткую реакцию. Каких целей вы хотели бы этим добиться, какой реакции?
— На самом деле, я бы переформулировала, это не совсем так. Я действительно очень скучаю по дому, это правда. Я очень хотела бы поехать туда и увидеться с живущими там родственниками и знакомыми. На сегодняшний момент я думаю о том, чтобы сделать музыку и песню, и снять клип в Крыму. Однако я не хочу ни в коем случае создавать сложности людям, которые там живут. Я хотела бы опять поднять вопрос о том, что уже два года оккупация. Два года, а все только хуже становится. Поэтому нужно что-то с этим делать, нельзя оставлять в таком состоянии, как есть. Во всяком случае, спровоцировать Россию, спровоцировать Украину, спровоцировать мировую общественность на то, чтобы решать этот вопрос. Он просто стоит на паузе. Крымские татары и украинцы делают акции — их сажают по тюрьмам, они пропадают. Потому что нет никакой поддержки, нет никакого продвижения. Мощного, чтобы все вместе.
С каким отношением к Вашим перформансам вы сталкивались в Украине и Швеции? В чем была разница?
— В Швеции часто встречаю разную реакцию на свою деятельность. Потому что, по большому счету, у них нет этих проблем. Там абсолютно спокойно ходят однополые и гетеросексуальные пары, целуются, за ручку, не за ручку, как хотят. И живут себе в свое удовольствие. На одной из главных площадей, например, развевается огромный флаг радуги рядышком с флагом страны. Огромное количество моих знакомых гей-пар имеют совместных детей, и это не вызывает никаких вопросов. Наоборот, восхищение.
В Швеции люди меня вроде бы поддерживают, говорят «о, классно». Но все-таки они не понимают, насколько это где-то тяжело и даже для меня трагично. Потом я спасаюсь от нервных срывов. Они не понимают, какие сложности в связи с моей деятельностью нужно проходить в Украине.
Мне несколько раз предлагали читать лекции там, потому что они вообще ничего не знают об Украине. Просили рассказать об украинской художественной среде, о том, что происходит, какое движение. И для них это диковинка. Они слышали, что какие-то военные действия, но об этом массово не оповещается, этого нет на телевидении, никто ничего не знает. Очень многие считают, что в Крыму, как и на Донбассе, живет огромное количество русских, поэтому это естественно, что Крым стал российским. И мне было порой очень непросто — приходилось объяснять ситуацию в Украине, доказывать, потому что присутствовало непонимание.
В Украине кто-то поддерживает, кто-то нет. Больше всего помогают и поддерживают обычные люди. Очень часто узнают, что я — это та девочка, которая лежала под флагом украинским на ступенях. Например, когда я недавно делала ремонт в кухне, мне дали 70% скидки, поскольку хозяин узнал меня. Мои прекрасные соседи стали мне семьей, я без них просто не справилась бы с бытом. Сразу после аннексии Крыма одна очень дорогая для меня семья, на тот момент еще не знакомая, предложила жить у них, сколько понадобится, бесплатно. И мне очень приятна и важна такая поддержка и солидарность. Это очень важно. Люди знают, что все эти акции и перформансы в Питере, Москве, Венеции, Лондоне, Днепропетровске не были каким-то эгоистичным шагом. Они были не для меня, а для всех. И когда ты даришь любовь, и любовь возвращается — это очень приятно и важно. Но вот в художественной среде далеко не все меня поддерживают или соглашаются. Особенно, когда это акции о поднятии прав ЛГБТК или прав и защиты женщин. Но, естественно, есть очень близкие и дорогие мне, в основном, художницы, активистки и активисты и некоторые кураторы — они моя семья.
— Я живу достаточно просто, для меня очень важно иметь свое личное пространство и возможность просто подумать, выдохнуть.
«Цветы демократии» многих раздражают. Некоторые нас очень сильно критикуют. Что занимаемся эпатажем, и зачем вообще мы все это показываем, ведь «гипсовые вагины — это же ужасно!».
Насчет «Цветов демократии»: в одной статье говорилось, что во время акции люди подходили и просили убрать скульптуры, потому что там гуляют дети. Что Вы можете сказать о том, когда свое неприятие прикрывают заботой о других, и как такие стереотипы могут негативно влиять, например, на детей?
— Считаю, что двойные стандарты и псевдомораль — это очень противно. Но потому-то и возникли и продолжают свое развитие «Цветы Демократии». Очень много женщин, которые не обладают знанием, что же такое настоящий феминизм. Почему мы имеем право сейчас и голосовать, и возглавлять компании. Кто хозяйка своего тела, и что наше тело есть наше тело. Нам говорили и продолжают: «Боже, как вы можете это показывать, тут же дети ходят». На данное утверждение могу ответить так: «Ну, а что плохого в вагине? Она есть у каждой женщины, это наш орган». У многих сильное неприятие своего тела, женское обнаженное тело, такое как оно есть, без «обработки» рекламой и потребительским отношением патриархата, настолько табуировано, что его не знают, не любят и не принимают таковым, как оно есть! Претендуете, что у вас нет вагины? Вы должны показывать человеческое тело своему ребенку, объяснять и не бояться этого, чтобы потом тело не было чем-то диковинным, странным и уродливым для вашего будущего взрослого ребенка.
Тело — это не гадко. Мы так сделаны, это природа. Очень много было агрессии в Днепропетровске со стороны мужчин и Правого Сектора. Они не могли даже произнести вслух слово «вагина». А в Киеве, в августе рано утром, в воскресенье, напротив кинотеатра «Жовтень» в течение первых 15 минут акции зачистили все гипсовые вагины. Директор стройки сказал, что им не нужны наши современные скульптуры, инсталляции, перформансы. Чтоб мы шли к Верховной Раде это все развешивать. Самым главным аргументом было то, что мы якобы оскверняем нашими гипсовыми цветками будущий кинотеатр, в который будут приходить семьи с детьми.
В Днепре был очень занимательный момент, когда один из представителей Правого Сектора проявил к нам очень большую отцовскую заботу и сказал:
Как вообще родилась эта инсталляция в виде вагины?
— В 2010 году удалось сделать слепок моей вагины, и у меня возникла идея сделать огромную арку из множества гипсовых скульптур. Как будто арку из цветов. Я предложила это для одной выставки. Мне сказали, что это уж слишком, и что придет министр культуры, или замминистра культуры, поэтому не стоит. Побоялись, что закроют выставку. Тогда я очень расстроилась, потому что на дворе был уже 2011 год, а не какой-то там 209 или 210. И все же моя арка из «цветов» состоялась на групповой выставке «Колективні сновидіння», но только в одном из отдельных офисов института Проблем современного искусства. Не в выставочном пространстве и не с произведениями других художников. При входе в комнату с моей аркой повесили табличку «18+», выключили свет — лишь два софита подсвечивали мою арку (что было очень красиво и драматично). Каким-то образом замминистра культуры Украины все же забрел в мою отдельную комнату за дверьми. Увидев огромную арку из розовых скульптур, говорят, воскликнул: «О, нарешті, квіточки, які гарні!», потом подошел ближе, начал изучать. А когда он понял, что это гипсовые слепки вагины, очень смутился. На следующий день появилась огромная статья, что «Замминистра культуры открывает выставку из вагин». Однако через 15 минут ее зачистили. Моментально удалили со всех ресурсов в интеренете. А меня с концами заблокировали на Фейсбуке, и тот аккаунт я так и не смогла восстановить. Это все ханжество и мракобесие, я бы сказала, но было очень феерично. И вот, спустя уже много лет, «Цветы» возродились.
Вообще, если сравнивать 2010 и 2015 год, что поменялось?
— Поменялось многое, у нас была революция, у нас война. С одной стороны, очень много либерализации, огромное количество правозащитных организаций. Сегодня мы смотрели в самом главном культурном центре и музее Украины фильм об ЛГБТ, люди могут спокойно говорить о своем ВИЧ-статусе и защищать свои права. Я говорю о своем однополом браке и целуюсь со всеми подряд. То есть много либерализации и шаг вперед для нас значительный.
С другой стороны, есть также сильный откат назад. Потому что война. Сейчас символ мужчины как героя, защитника настолько силен, что забывается огромный непосильный труд женщины. Забывается так же волонтерское движение. Да будем честными: экономику страны держат больше всего женщины, потому что даже в крупном бизнесе всегда лидеры мужчины, но все делают и решают женщины. Та же ситуация в нашей Верховной Раде. То есть дискриминация существует.
Мы делаем все еще очень маленькие шажки на пути к настоящей демократизации общества. Например, в Киеве очень бурная культурная жизнь, много инициатив, низовых движений, и все это очень круто. Но я хочу, чтоб этого было больше и везде, не только в городе, а чтобы и села, деревни не были таким отшибом, как сейчас, чтобы осуществлялась децентрализация. Но все-таки позитивных изменений очень много, потому что люди поверили в себя и начали делать.
С какого возраста Вы начали заниматься такой активной деятельностью?
— Все мои художественные проекты были связаны с телесностью, феминностью, с позицией женщины. Просто я была менее узнаваема раньше, потому что это была тема табуирована гораздо больше. А я всегда говорила о теле, о себе, о принятии себя, о своей позиции по отношению к власти и системе. Но сейчас из-за того, что война, а я действую против агрессии, эта тема телесности наиболее актуальна. И я, конечно, более активна в публичном пространстве.
Я с 7 лет ходила в художественную школу, была в вечных поисках, но профессионально и более осознанно начала заниматься искусством, наверное, с 22-23 лет. Сейчас мне 28.
И к чему Вы пришли за эти 6 лет?
— Меньше улыбаться стала, если честно. В последние два года было очень мало улыбок на моем лице, потому что пришло понимание и осознание сложностей в мире.
— Да, многое очень изменилось. Изменилось понимание самой себя. Я стала гораздо увереннее в себе, в своей позиции. А также я поняла, что очень юна и мне не много лет глобально. То есть раньше чувствовала себя гораздо старше. Когда мне было лет 20-23, думала что я такая умная и уже все знаю. А сейчас мне кажется, что я только в начале своего пути, «я знаю, что ничего не знаю». Еще столько путешествовать и изучать этот мир, и наслаждаться им, максимально получать и отдавать вместе. Мне кажется, у меня второй подростковый период. (Смеется.)
А как родители относятся к Вашему творчеству?
— Могу сказать главное:
— Я жила в очень хорошей среде, и мои родители для меня всегда были настоящими мыслителями, художниками и философами.
Мы знаем, что Вы учили детей современному искусству. Что и как Вы им преподавали?
— Я учила их в первую очередь мыслить. Мыслить и говорить. Современные дети очень умные, развиты гораздо более нас. Они отлично умеют использовать гаджеты, и у них доступ к информации колоссальный. Мне было около 16-18 лет, когда я только начала пользоваться интернетом и изучать, что это такое. И то это было роскошью какой-то. Компьютер у меня появился тоже в 18 лет, когда я на него сама заработала. Потому что это было очень дорого, и мои родители не могли этого позволить. Но я очень любила библиотеки, я все время туда ходила. Однако для того, чтобы найти что-то в библиотеке, нужно пролопатить много литературы и информации, а в Интернете дети просто за две минуты узнают то, на что мне нужно было, грубо говоря, два года потратить. Но с другой стороны, есть проблема коммуникации и выражения своих мыслей: они все время читают и поглощают, но не произносят вслух свои мысли и не объясняют. То есть дети не выговариваются.
Когда мы с моей подругой, Людмилой Булановой, преподавали вместе в Пинчук Арт Центре, то каждый раз, прежде чем объяснить каждое произведение искусства, мы просили детей нам первыми рассказать то, что они видят перед собой. Попробовать разгадать, что же именно хотели сказать художники своими произведениями.
Мы учили их замечать то, что обычно не замечают. То скрытое и самое ценное. Мы учили символам и логике искусства. Точно так же, когда мы приступали к какой-то практической работе, я им давала и просила их находить совершенно разные материалы для их произведений. Они работали и с глиной, и с сахаром, и с солью, и с красками, и друг с другом. Фактически, они создавали постоянный перформанс и эксперимент, поиск. Я обучала их пониманию того, что существует не просто картина, а еще и перформанс, действие, акт.
Надеюсь, что эти дети, которые сейчас уже подросли, — совершенно другие люди, более открытые душой и разумом. И я не знаю, все ли из них хотят быть художниками или искусствоведами, это неважно. Они просто чувствительны к другим языкам, к другим смыслам. Очень важно именно то, что они умеют читать, мыслить, произносить.
Помню, на выставке братьев Чепменов, которые очень активно критикуют общество потребления, говорят о проблемах глобализации, а также вопросах иерархии и классовом неравенстве, один восьмилетний мальчик долго-долго изучал эти скульптуры, анализировал. И без моих объяснений в конце сказал, что видит в работах братьев Чепменов реакцию на «проблемы глобализации и классификации общества». То есть в восемь лет ребенок даже понимает и проговаривает такие слова, это уже большой прогресс.
У Вас был перформанс «Музыка неизвлеченных звуков», когда в комнате со звукоизоляцией вы читали притчи, стоя спиной к зрителям. Какие у Вас были ощущения в этот момент, что вы чувствовали?
— Я стояла неподвижно в течение пяти часов в комнате идеальной тишины. Это был огромный бетонный бункер, в котором весь пол и стены состояли из полутораметровых пирамид из минеральной ваты. Пол был затянут металлическими прутьям, и на них я как будто балансировала, стоя спиной к людям, которые заходили. Зрителей одновременно могло быть двое, не больше, и за ними захлопывалась большая двухтонная дверь. Мы оставались один на один друг с другом и слушали себя. Никто бы нас никогда не услышал, даже если бы что-нибудь вдруг произошло. Я оставалась полностью во власти людей, точно так же, как они в моей власти. Нас ничего не разграничивало, они могли подойти близко ко мне и балансировать со мной. В течение пяти минут я читала этот коан, «Музыку неизвлеченных звуков», а потом давала время послушать тишину. А тишина там настолько идеальная, что это очень страшно, на самом деле. Слышно даже как двигаются органы, как шумит кровь в висках, как человек моргает, хлопает ресницами. Слышно все, абсолютно. При этом звуки не отражаются, они в тебе же и поглощаются. Ты четко слышишь все вибрации.
— Один раз мне было очень страшно. Хотя нет, не один, много раз. По-разному люди реагировали. Помню, одна пара не выходила больше тридцати минут. Они просто сидели и смотрели мне в спину и слушали тишину. Я слышала, как шевелятся их органы, они — мои, как мы моргаем, как дышим. И я в какой-то момент поняла, что начинаю задыхаться. Я помню, что поперхнулась своей собственной слюной, потому что у меня было такое ощущение, что из меня просто вытягивают всю энергию. Я стояла к ним спиной, и мой звук поглощался минеральной ватой впереди. Может, они меня не слышали. А может, думали, что так и надо, я не знаю. В общем, мне никто не смог бы тогда помочь. Этот момент балансировки на грани был очень тяжелым для меня опытом.
Я очень долго отходила от этих десяти дней. Не могла находиться в городе. Мне казалось, что из-за всех этих шумов сейчас просто кровь пойдет из барабанных перепонок. После перформанса мой слух был идеальным, в меня проникали все-все звуки. И это было громко, очень тяжело после того, как я находилась в комнате, где нет никаких звуков, кроме своих. Ведь обычно мы не слышим себя, мы не слушаем свое тело.
Что вас вдохновляет?
— Мне очень сильно нравится математика. Хотя я ею давно не занимаюсь, но вижу эту изящность и математическую гармонию во всем. Я очень люблю природу, пытаюсь ее изучать и понимать. Мне кажется, у меня очень любопытный мозг. Мне нравится узнавать, читать, прислушиваться, присматриваться, находить ответы.
Больше всего меня вдохновляет моя бабушка. Это потрясающий человек. Она для меня является святой, вот правда, святой при жизни. Она столько всего пережила, но сохранила чувство собственного достоинства и свою «детскость», интерес к жизни и к чему-то новому, интерес к тому, чтобы узнать, кто мы вообще, что мы, где мы, зачем.
Вокруг много прекрасных людей и зверей, природа. Буквально все может вдохновить, даже кусок этого пирога у меня в руках. Однако кроме моей бабушки у меня нет каких-то авторитетов.
Вы говорили, что для детей важно становиться более открытыми, при этом вчера объясняли, что необходимо разграничивать то, что преподносится аудитории, и то, что остается сугубо личным. И вот какая эта грань, насколько, по вашему мнению, стоит быть открытыми?
— Это каждый человек выбирает сам для себя. Например, если мне что-то не нравится, я просто объясняю, что не хочу об этом говорить, и все. У меня есть на это право. И такое право должно быть у каждого и у каждой. Я никому не навязываю этих граней. Я не могу говорить, что кто-то должен рассказать мне о своей личной жизни, или еще что-то в этом роде. Я уважаю личное пространство каждого человека. Но и у меня должно быть право оставлять за собой свое пространство и просто говорить, что нет, мне не интересно об этом говорить. Или что я не хочу вам рассказывать, и это не должно вызывать больше вопросов. Точно так же, как когда меня люди постоянно спрашивают: «А спишь ли ты с Жаклин, или нет?». Я не хочу об этом говорить, это мое с ней личное дело. Когда меня спрашивают: «А какая у тебя сексуальность?», я говорю, что я не знаю, я еще не определилась. Я еще не поняла, она у меня меняется. Или вот мне не хочется, например, об этом говорить, и я скажу, что давайте поговорим о чем-то другом. Мне эта тема неинтересна. Но при этом реакция на мои ответы не должна быть агрессивной. Например, не такой, как когда нападали на нас ультраправые активисты и говорили, что мы развращаем общество и детей, потому что показываем женский половой орган. В публичном пространстве я могу и имею право от себя демонстрировать свою позицию. Но при этом, если мне будут говорить: «Покажи свою настоящую вагину, а не слепок», я имею право сказать «нет», без объяснений. Потому что это мое тело и мое дело, это моя граница. Я верю в те границы, которые каждый из нас для себя ставит, а не в то, что говорит власть, или система, или какой-то дядя или тетя.
В Щербенко Арт Центр Вы проводили перформанс «Без названия». Как люди реагировали на это, восприняли ли ваш посыл так, как вам хотелось, или как-то совершенно неожиданно и непредсказуемо?
— Очень по-разному воспринимали. Я слышала, как кто-то смеялся. Во время перформанса подошел один парень и положил сверху на меня кусок земли, начал смеяться и фотографировать, лезть в мое лицо своим фотоаппаратом, комментировать. Кто-то вместе со мной плакал, кто-то начинал кричать со мной негромко. Кто-то ушел, потому что не мог и не хотел видеть все это, мою боль. Люди реагировали очень по-разному. Многие решили, что этот перформанс неуместный и ни о чем.
Как Вы познакомились с Жаклин?
— Я попала в шведско-украинский обмен между художниками Ruta Runa. Так мы познакомились здесь, в Украине. Мы очень много говорили о феминизме, о позиции женщины. Она большая активистка феминистского движения, одна из организаторок сейчас очень модного и крупного движения Femtastic и Fatta в Швеции. В этом объединении больше пяти тысяч участниц, которые вместе создают музыку во имя поддержки, солидарности и помощи другим женщинам. Она и другие художники из Швеции изучали ситуацию в Украине и пытались понять, что здесь вообще происходит. Это был 2013 год, они приехали как раз тогда, когда мистер Путин принял известный гомофобный закон, и мы много об этом говорили. А мистер Янукович хотел это повторить. И даже добавить такой закон, что если ты женщина и не родила до 23 лет, или если хочешь получить высшее образование, то должна платить дополнительный налог, штраф. Только потому что ты женщина и должна быть дома, и все такое.
Также Жаклин рассказала о том, что в Швеции министьром религии была женщина-священница. И это очень распространенная практика. Религия у них не официальная, она совершенно не связана с политикой и государством, и поэтому никак не влияет на жизнь людей. В Швеции религия — это выбор каждого. Это все меня настолько впечатлило и потрясло, что я решила сделать протестную акцию, перформанс, а именно жениться на Жаклин. Сделать это как вызов обществу, в котором хотели принять закон, согласно которому я должна была бы платить штраф, потому что мне 25 лет, а еще не родила и магистр архитектуры. Или где в конституции написано, что брак и любовь — это отношения между мужчиной и женщиной (только). Тогда у меня появилось огромное желание поговорить не только о позиции женщины в Украине, но и о ситуации с ЛГБТ-сообществом, а также иммигрантами. В Европе я ведь автоматически становлюсь иммигранткой с восточной Европы, а там очень распространены по сей день такие утверждения, как «ааа, ты из Восточной Европы, а оттуда одни сплошные проститутки приезжают».
— В августе, во время второй части нашего обмена, я приехала в Швецию на две недели, и в первый же день предложила ей разделить со мной «судьбу» этой акции. И Жаклин как художница, активистка, феминистка, сразу же согласилась провести такую радикальную для Украины акцию, которая совершенно не является радикальной в Швеции.
Как, по вашему мнению, можно популяризировать феминистское искусство? Ведь люди часто воспринимают его в штыки, и получается обратный эффект. Вместо того, чтобы привлечь других, люди становятся агрессивными, ведь им показывают то, на что хочется закрыть глаза.
— Во-первых, должна существовать государственная политика, которая является примером для общества. Никакие гомофобные выражения не должны звучать с трибуны официальной политики и власти. Начиная с детского садика, людей должны учить толерантности, равности полов и прав. Сейчас нужны радикальные методы и частные образовательные пути решения. Хотя даже на вчерашней моей лекции была же не тысяча человек, а 30-40, только часть из которых в теме, понимает и со мной солидарна. Для них это язык естественный.
Мы должны объединяться и продолжать говорить, распространять идеи гуманизации, как вирус. Все больше и больше привлекать новые ячейки общества. А это возможно путем художественных провокаций, благодаря акциям, образовательным лекциям и объяснениям, которые должны расти везде, как грибы. Да, когда-то это будет.
Кроме того, я не верю в вип-феминизм, когда только успешные женщины рассказывают, какими мы должны быть, чтобы достичь успеха и признания. Говорить должна каждая женщина, делиться своим опытом. И негативным, и позитивным. Я верю в движение акций. Вот вчера после моей лекции был эфир на Громадськом TV, у Кати Сергацковой, по поводу сексизма и IT-технологий, из-за того, что был фб-скандал. Один из лидеров ведущих айтишников-мужчин опубликовал пост в духе: «Милые дамы, если вы хорошо умеете варить кофе, вы милы и красивы и ла-ла-ла, пожалуйста, приходите к нам в офис, потому что наши айтишники очень устали, и надо, чтобы вы ухаживали за ними, и тогда вы найдете себе, возможно, хорошего супруга, это шанс для вас». Это, конечно, не смешно, так как явно он не хотел никого обидеть, просто подобные высказывания считаются, к сожалению, нормой.
— Это право каждой женщины, поэтому то, что я делаю — не радикально. Хотя и часто воспринимается в штыки. Кстати, очень интересно, что когда реакция негативная — то это лишь первая реакция. Человек часто может среагировать очень негативно и чего-то бояться, но все-таки ему очень интересно. Потом становится интересно-любопытно, и главное желание — узнать больше. Поэтому негативная реакция — это тоже реакция, она провоцирует на дальнейшее исследование, потому что взгляд и внимание будут все время работать, искать ответ на вопрос «почему?».
Я, конечно, не призываю никого резать друг друга и убивать, но поднимать вопросы дискриминации нужно. И необходимо показывать, насколько это плохо.
И вот интересный момент. На вчерашней встрече с Катей была также Оксана Борисенко, она сейчас замминистра экономики Украины. До этого она была волонтером, потрясающая девушка. Вот только родила ребенка месяц назад. И говорит мне: «Маша, а откуда Вы берете деньги на Ваши акции?». Я отвечаю: «Со своего кармана. Я работаю и откладываю деньги». И так все участницы «Цветов Демократии», по большей части. Что-то зарабатываю — 90% уходит на акции и проекты, раз в месяц схожу в кафе и раз в год себе кроссовки новые прикуплю. Тогда она говорит: «Пожалуйста, сконтактируйся со мной и дай мне знать, если вам нужна будет поддержка в организации акций, я тебе помогу с грантами и все объясню». И она не является министром экономики, но его заместителем. И что самое интересное, весь штат в экономическом отделе — это женщины, получившие потрясающее образование. В Гарварде, Оксфорде — по всему миру. Это очень круто, это огромный шаг вперед и поддержка друг друга. Я думаю, что все вместе мы многое сможем изменить.
Что бы Вы хотели пожелать нашим читателям? Может быть, у Вас есть для них какие-то советы или предложения?
— Я бы посоветовала верить в себя. Может быть, я скажу очень банальные вещи, но когда я приехала в Киев поступать в строительный техникум на отделение архитектуры, у меня были потрясающие результаты по математике и физике, я прекрасно рисовала и все такое прочее. Однако у меня даже не хотели принимать экзамены, потому что там была страшная коррупция, и они требовали от меня и моей мамы деньги. Тогда, в 2003 году, мне было только 15 лет, но я принципиально сказала: «Нет, я пойду сдавать экзамены». Все учителя мне так и говорили, что я «никто и ничто», гнобили, все время выманивали деньги. Я поступила — и меня ненавидели за это, потому что таким образом забрала чужое место, которое было проплачено. И в течение четырех лет обучения было много всяких издевок и неприятных моментов. Меня даже пытались выгнать. Но я добилась того, что выиграла президентскую стипендию два семестра подряд, и получала больше денег, чем учителя в качестве зарплаты. Эта сумма уходила на помощь семье, мне и особенно моей маме, которая заболела и стала инвалидом, а у нас не было денег даже на операцию. Потом, когда я закончила техникум, я мечтала поступить в Художественную академию. Там была такая же история с коррупцией, со взятками, связями. Нужно было быть из семьи известного художника, или еще что-то в этом роде, и мне все говорили: «Да ты не поступишь, куда ты лезешь, это „семейный“ институт, там 20 человек принимают, а ты — вообще никто и ниоткуда». И я помню, что у меня было 80 гривен, я их сохранила, кушала одну манку на воде и жила в ужасном общежитии, расплачивалась картинами, только для того, чтобы ходить на экзамены и поступить. Я настолько фанатично верила в свою мечту, что мои результаты были самыми высокими, и они просто не могли меня не принять. И опять повторилась та же самая история. Декан очень сильно злился, ругался, всячески меня ненавидел и пытался лишить стипендии в течение учебы. Но я продолжала работать и верить, действовать, искать какие-то новые идеи. Сейчас я могу сказать, что мы в очень хороших отношениях с моим профессором, который тоже частенько недолюбливал меня за мою позицию и эту немного фанатичную веру, отсутствие какого-то блата или «крутых» родителей, поддержки кого либо. Мы очень хорошие друзья, и он меня поддерживает. Теперь у меня происходят классные проекты, я езжу по всему миру, встречаюсь с потрясающими людьми. Я считаю, что это только начало моего пути, потому что мне очень мало лет. И я могу сказать, что вера в любую идею делает возможным все. Только эта идея должна быть гармонична и не для того, чтобы убивать кого-то. Нужно делать хорошие дела и реализовываться. Тогда возможно абсолютно все, просто нужно верить.
